Я смогу зачать ребёнка только с бесстыдницей.

Одна из самых коротких влюблённостей в моей жизни, которая не длилась даже пяти часов.

         Я не ошибся, когда написал: «Ищу такую женщину, которая выкладывает в Интернет свои голые фотки, носит юбку без трусов, которая стала бы с удовольствием ходить голой по городу, если бы это было не запрещено законом, которая проклинает в душе и ненавидит всех тех, кто придумал этот запрет на наготу в общественных местах, которая ненавидит всех тех, кто против того, чтобы разрешить её ходить голой на учёбу в университет. (Она так хотела бы прийти на занятия в институт совершенно голой, чтобы ловить восхищённые восторженные взгляды мужчин, а ей это не разрешают! И она ненавидит всех этих ханжей, запрещающих ей ходить голой!) Вот такая женщина меня поняла бы! При всём при этом она должна быть фригидна, равнодушна совершенно к сексу, мечтать только о материнстве. Кроме этого, она должна не желать ничего скрывать от общественности, должна не иметь никаких тайн от мира, должна смело выставлять свою личную жизнь на всеобщее обозрение, обнажая перед всем миром и свою прекрасную душу, как и своё прекрасное тело, должна быть даже не против того, чтобы я заснял на видео зачатие ребёнка и выложил в Интернет. Сложно, невероятно сложно такую найти. Я даже не знаю, есть ли такая на планете. Но очень хочется найти вот именно такую!».
         Самая последняя моя влюблённость длилась где-то около четырёх часов, до того, как наступило горькое разочарование. Седьмого августа 2013 года я увидел красивую молодую женщину в длинном сарафане, которая прогуливалась возле клуба. Напомню, что жирные женщины кажутся мне ничуть не менее красивыми, чем стройные, так как я совершенно не подвержен глупому предрассудку, будто бы лишний жир портит красоту женщины. Но поскольку в стадном обществе, люди, подверженные стереотипам и предрассудкам, считают, что иметь «лишний вес» якобы некрасиво, я предположил, что эта достаточно полная женщина, возможно, одинока, и мне следует попробовать с ней познакомиться. У меня нет комплексов, и мне совсем не трудно первым подойти к какой-нибудь незнакомой женщине и заговорить с ней. Я подошёл к этой женщине и сразу спросил её: «А у вас есть любимый человек?» Она мне сказала, что любимый человек у неё есть, и что она замужем. Я спросил её о том, какие качества она ценит больше всего в человеке? Но она сказала, что ей сейчас не до этого. Я подумал, что она не рада знакомству со мной, и хотел уйти, но она сказала: «Давай поговорим». Я чувствовал, что у неё какое-то горе, что её мучает душевная боль, и пытался узнать, в чём дело. Но она долгое время не хотела ничего мне говорить. Тогда я начал рассказывать ей о своих взглядах, о своей мечте найти такую женщину, которая бы ничего не скрывала ни от кого. Я рассказал ей об Ольге Визир, которая поссорилась со мной из-за того, что я выложил без её разрешения личную переписку. Оказалось, что моя новая знакомая также не разделяет моего мнения, что надо всегда говорить правду и ничего не скрывать от общественности. Она не разделяла и моего мнения, что жизнь людей была бы лучше, если бы все люди обладали способностью слышать мысли друг друга. На различные философские вопросы она отвечала неохотно, но когда речь зашла о сексе, разговор стал ей интересен. Я сказал ей, что ищу совершенно равнодушную к сексу женщину, которая мечтает стать матерью моего ребёнка, и которая после того, как родится ребёнок, не будет хотеть секса до конца своей жизни. Она сказала, что таких женщин – одна на миллион, что я такую не найду. Она сказала, что её зовут Оля, ей 34 года, у неё есть муж, есть сын четырнадцати лет. Я рассказал ей, что всякий раз, когда я изливал своё семя в женщину, я мысленно представлял себе в этот момент будущего ребёнка и всей душой хотел зачатия этого ребёнка, что я просто так устроен природой, что могу заниматься сексом только с целью продолжения рода, так что не может быть даже речи о том, чтобы я предохранялся; да и если бы я узнал о том, что женщина предохранялась, занимаясь со мной сексом, я бы очень сильно разозлился на неё и никогда бы ей этого не простил.
         – Но я никогда не предохраняюсь, – сказала Оля.
         – Почему же у вас с мужем только один ребёнок? – спросил я.
         Оля сказала, что муж не изливает своё семя в неё, а изливает его на землю, «вытаскивает до того, как кончить».
         Я был потрясён и воскликнул:
         – Это же грех Онана! Я бы так не смог. Меня бы угрызения совести замучили за зря загубленное семя.
         Потом я снова начал расспрашивать Олю, отчего он такая грустная, и она сказала:
         – Я мужу своему изменила.
         Я посоветовал ей рассказать мужу всю правду, ничего от него не скрывать.
         – Если бы моя любимая жена мне изменила, пришла и рассказала мне искренне со всеми подробностями об этой своей измене, то я бы только радовался за неё. Если ей было хорошо с любовником, то почему я должен ревновать, злиться, переживать? Зачем вообще нужна это ревность? Я решительно этого не понимаю. Ты же не забеременела от этого другого мужчины. Твоему мужу не придётся воспитывать чужого ребёнка. Так какой же твоему мужу убыток от этой твоей измены? Тебе было хорошо с любовником, следовательно, твой муж только радоваться этому должен. Неужели твой муж ревнив?
         – Да, он очень ревнив, – сказала Оля.
         – А ты тоже ревнива? Ты тоже не стала бы делить своего мужа с другой женщиной?
         Оля сказала, что она тоже ревнива, что она тоже не позволила бы мужу завести любовницу. Даже на вопрос о том, дала ли она бы своего мужа на одну ночь другой женщине, пожелавшей родить от него ребёнка, она ответила отрицательно. Я просил её объяснить, почему же она так думает, какая польза от этой ревности, зачем люди огранивают свободу друг друга, но она решительно не могла объяснить, почему она верит в эти догмы. Она просто сказала, что они должны быть только двое друг с другом.
         Практически по всем вопросам её мнение отличалось от моего. Она не была моей единомышленницей, кроме того, она не могла объяснить, почему она считает, что нужно иметь тайны, почему она считает, что супруги не должны изменять друг другу. Казалось, пришло время разочароваться в ней. Но не тут-то было. Неожиданно она заплакала и стала говорить мне, какой я хороший, добрый, замечательный, как ей со мной хорошо, как она счастлива, что я подошёл к ней и заговорил. У меня было такое впечатление, что она плачет от счастья, что она действительно влюбилась в меня с первого взгляда. Я не остался в долгу и тоже наговорил ей кучу комплиментов. Ведь я всегда отвечаю взаимностью всякой женщине, которая меня полюбит. Она была просто восторге.
         Потом она снова стала спрашивать меня, почему я не занимаюсь сексом с женщинами, и я снова долго объяснял ей, что для того, чтобы рожать каждый год по ребёнку, мне надо жениться на какой-нибудь миллионерше, а если после рождения ребёнка денег будет не хватать, так что желание завести второго ребёнка не появится у моей жены, то я видя, то, что она не хочет больше рожать, не смогу захотеть и сексуальной близости с ней.
         Заглянув мне под юбку, и узнав, что у меня под этой короткой юбкой нет трусов, Оля сказала, что хочет меня, как мужчину. Я вспомнил, как права была судья Поварова Элеонора Евгеньевна, говоря, что если я буду работать в женском коллективе в юбке без нижнего белья, то женщины будут меня хотеть. Когда Оля стала крепко целоваться со мной в губы, я понял, что она не шутит, что она намерена отдаться мне, и тогда я подумал, что у меня есть шанс оплодотворить её, так как я не буду, как её муж, изливать своё семя на землю, а изолью семя своё в неё в надежде её оплодотворить.
         Тут Оля достала из сумочки коробку сладкого винного напитка и сказала, что она выпьет, если я не против. Я сказал, что если она хочет выпить для поднятия своего настроения, то это доказывает то, что её со мной скучно и не очень хорошо, иначе она была бы пьяна только от общения со мной. Я опять стал допытываться, в чём причина её ужасной депрессии и желания немного заглушить эту душевную боль вином, и она назвала вторую причину, сказав, что она снимает стресс от работы, что ей приходится нервничать на работе. Оля предложила мне попробовать этот винный напиток, и я обнаружил, что он действительно весьма сладкий, вкусный, не противный. Я никак не мог определить крепость такого напитка. Однако уже второй глоток я не мог сделать, мне он перестал казаться вкусным после первого глотка, перестал казаться сладким, а стал казаться горьким на вкус. Я не обратил внимания, как много она выпила. Я всего лишь сообщил ей, что являюсь полным импотентом по отношению к пьяным женщинам. Вскоре к месту, где мы сидели, подошли две женщины, и Оля предложила уединиться.
         Когда мы пришли с ней в безлюдное место, она снова предложила мне обнять её, поцеловать, и я начал страстно целовать её в губы, ласкать, крепко её обнимать. При этом у меня закружилась голова, и я даже начал немного возбуждаться. Мне было очень приятно целовать её шею, лицо, крепко прижиматься своим телом к её телу. Она сказала мне, что я настоящий мужик, и спросила меня, неужели она мне действительно нравится, неужели я нахожу её красивой? Я честно сознался ей, что каждая женщина кажется мне красивой, но меня очень разочаровывает то, что на ней под сарафаном надеты эти мерзкие трусики!
         И тут Оля вроде бы согласна была снять эти трусики. Она спросила меня:
         – А что, если я их сейчас сниму?
         Я испугался, что она снимет трусики, и это ещё сильнее меня возбудит, так как я почувствовал, что стал немного возбуждаться даже от поцелуев и крепких прижиманий к её телу.
         Поэтому я сказал ей:
         – Не надо, не снимай. А то вдруг ты меня соблазнишь, а ты же сегодня выпивала спиртное, и ребёнок, зачатый в состоянии алкогольного опьянения, будет умственно отсталым.
         Но я не мог всё же понять, пьяная она или нет. Мне не была известна крепость винного напитка, и мне было неизвестно, какую дозу спиртного она выпила.
         На самом же деле не столько наличие алкоголя в её крови меня беспокоило, сколько моя неуверенность в том, является ли она действительно смелой женщиной без комплексов, способна ли она, например, раздеться догола в присутствии людей, которые терпимо относятся к чужой наготе, способна ли она так же страстно ласкать и обнимать меня при свидетелях, как ласкала и обнимала она меня в уединённом месте.
         Когда я спрашивал её, пойдёт ли она за меня замуж, она отвечала, что пойдёт, но в том случае, если я надену на себя брюки. Когда я спрашивал, зачем же ей это надо, чтобы я надел брюки, она отвечала: «Так надо».
         Время от времени, она говорила: «Я изменю тебя. Я переделаю тебя». И когда я спрашивал, что же именно и почему она хочет во мне переделать, она опять говорила про брюки.
         Я очень хотел дать ей понять, что я ношу юбку без трусов только по той причине, что мне не разрешают ходить голым, что если бы было разрешено ходить голым, то я ходил бы голым, а не в юбках и платьях. Но у меня не было предлога снять юбку, и поэтому я звал её на Волгу купаться.
         По дороге у неё сломалась обувь, и она шла босиком. Кроме того, у неё была забинтована нога, и поэтому до сих пор для меня остаётся загадкой, почему она способна ходить только по ровной местности, и почему для неё невозможно спускаться с крутой горы и подниматься в крутую гору: потому ли, что у неё больная нога, или потому, что она была очень сильно пьяна.
         Ей очень не хотелось спускаться с крутой горы к Волге, но я упрашивал её. Мне хотелось уговорить её купаться и загорать голышом. Она сказала, что не сможет спуститься с такой крутой горы. А я не поверил и упрашивал её идти. Я крепко держал её за руку, но она была очень жирной и тяжёлой, так что я не смог её удержать, и она упала и покатилась кубарем с горы. Никогда в жизни я не испытывал такого отчаяния, таких угрызений совести, как в эту минуту. Я чувствовал себя виновным, я проклинал себя в эту минуту, я плакал и просил у неё прощения. Но она нисколько на меня не сердилась и только успокаивала: «Ничего. Ничего. Я в порядке».
         После этого падения с горы она вообще почти не могла ходить, еле стояла на ногах, и я не понимал, почему она не может стоять на ногах, потому, что пьяная, или потому, что во время падения с горы ещё сильнее повредила свою больную забинтованную ногу.
         Сначала на Волге не было ни одного человека. Но, тем не менее, она сняла только платье, а трусы и лифчик не сняла. Ей оказалось слабо загорать со мной голышом даже на безлюдном пляже. Я искупался голым, а она ждала меня на берегу. Потом мы легли с ней рядом на песок. Ей хотелось, чтобы я ласкал её, целовал. Я видел, что ей это очень приятно. Я опять стал её расспрашивать, почему же она так несчастна, и она заплакала и стала рассказывать о друге детства, которого она любила, и который умер.
         Но я опять не верил ей, и думал, что она всё же скрывает истинную причину своей депрессии от меня, не хочет раскрыть мне всю свою душу.
         После этого Оля спросила:
         – Можно я пойду сейчас к тебе?
         Я сказал, что можно, и всё время думал над тем, может ли такая женщина понравиться моей маме. Но войти в крутую гору оказалось невозможно. Оля была очень тяжёлая, очень жирная, и она почему-то совсем не могла стоять на ногах. Я немного подозревал, что она пьяна, однако, тот факт, что она не может идти, имел и другое объяснение: она могла ещё сильнее повредить растянутые связки на ноге во время падения с горы. В общем, войти в крутую гору оказалось невозможно, и мы продолжали сидеть на пляже. Вскоре на пляж пришли мои знакомые мальчишки, и я начал с ними общаться. Оля сказала: – Не разговаривай с ними. Они над тобой смеются.
         Но я категорически был с ней не согласен. Хотя мальчишки эти и задавали мне вопросы такого рода, дрочу ли я, сосали ли у меня женщины член, и т. п. , я правдиво отвечал на любые их вопросы, говорил им о том, что являюсь убеждённым противником онанизма и любого секса, не ведущего к деторождению, что секс меня вообще не интересует, а хочу я всего лишь оплодотворить женщину, растить и воспитывать с ней ребёнка, и что сосать свой член я бы ни за что не позволил, и от таких глупых занятий я не мог бы получать удовольствие. Потом мне стало интересно, будет Оля стыдиться целоваться со мной и ласкаться так же при этих мальчишках, как только что целовалась она со мной и ласкалась наедине. Теперь она убедилась в том, что мальчишки не зловредные, нормально ко мне относятся. И я решил повторить то же самое при этих мальчишках, что только что было наедине. Я заметил, что Оля совсем не так охотно обнимается со мной в их присутствии, а поцелуев в губы со мной даже избегает в присутствии этих мальчишек. Тогда я прямо сказал ей:
         – Давай займёмся любовью, а они пусть смотрят. Разве их присутствие нам мешает? Пусть посмотрят, если им хочется посмотреть.
         Но Оля не только заняться сексом при свидетелях была неспособна, но даже целоваться при свидетелях со мной стеснялась.
         Среди моих убеждений есть ведь и такое: «Надо делать только то, о чём не стыдно рассказать всему миру. Если ты делаешь хорошее дело, то не стыдно всем о нём рассказать. А если ты делаешь что-то такое, о чём стыдно рассказать всем, то ты уже осуждаешься своей совестью. То, о чём стыдно рассказать всем, просто не надо никогда делать».
         Я сказал об этом Оле, поинтересовался, почему в присутствии этих мальчишек она стесняется со мной целоваться. Если в этих поцелуях со мной есть что-то стыдное, то зачем тогда надо было целоваться со мной наедине? Но она постоянно просила мальчишек уйти, а я не мог понять, почему ей мешает присутствие этих свидетелей, почему она в их присутствии не может чувствовать себя так же свободно, как и наедине со мной.
         – Вот, смотрите, как мне не везёт, – сказал я мальчишкам. – Стесняется она. Да что там говорить, снять даже себя эти трусики она стесняется. Я вот голый на пляже, не стесняюсь, а она стесняется. Она никогда не согласится заняться со мной сексом в вашем присутствии.
         – Ладно, мы пойдём, не будем вам мешать, – сказал один из мальчишек, и они сделали вид, что ушли, а сами спрятались в кустах и стали за нами подглядывать.
         Но Оля не заметила того, что они спрятались в кустах и подглядывают, она поверила, что они и на самом деле ушли, и я был необыкновенно рад тому, что смогу дать им интересующую их информацию.
         Опять Олю охватила та же самая страсть ко мне. Опять она крепко целовала меня, обнимала, прижималась к своему телу своим телом. Опять она настолько отдавалась своей страсти, что не слышала перешёптываний мальчишек в кустах, которые шептали мне, чтобы я снял с неё трусы и трахнул её. Я попытался снять с неё трусы, и она не сопротивлялась, хотя и не помогала мне их снять. Однако, я остановился, сказав громко:
         – Да ну на фиг, трусы ещё эти проклятые снимать. Зачем надо было их надевать под платье, если хочешь заняться любовью с мужчиной! Вот идиотизм!
         «Пусть винит во всём свои проклятые трусики!» – думал я. – «Пусть знает, что по их вине ей не удалось со мной трахнуться».
         Снять с неё трусы и трахнуть её в эту минуту означало бы для меня изменить своим принципам. У неё нет смелости загорать и купаться голой на пляже. У неё нет смелости целоваться со мной в присутствии свидетелей. И она может осмелиться пойти со мной в загс и сыграть со мной свадьбу только в том случае, если я надену на себя брюки. У неё нет смелости рассказать своему ревнивому мужу всю правду про свои любовные похождения, нет желания отстоять свою личную свободу, потребовать того, чтобы муж не смотрел на неё, как на свою собственность. Она ужасно трусливая и закомплексованая женщина, и если её дети унаследуют от неё такие качества, то я их тоже не смогу любить, как не смогу любить её.
         Я позвал мальчишек, они вышли из своей засады и продолжили со мной общаться. Я объяснил им, что терпеть не могу таких закомплексованных женщин, которые всегда надевают трусики под юбку, и трахать таких я не намерен. Говоря так, я не лгал. Любовное приключение в таком варианте, в тайне от мужа, без свидетелей (о присутствии подглядывающих мальчишек она не догадывалась), с обязательным сниманием трусиков, без предварительного длительного духовного общения голышом, с наличием тайн также с её стороны и от меня – всё это казалось мне настолько мерзким, пошлым, что упущенная возможность оплодотворить женщину ничего не значила.
         Оля опять стала просить этих мальчишек уйти, один из них попросил у неё пятьдесят рублей, пообещав, что они уйдут, если она даст им пятьдесят рублей. Она хотела действительно ждать им денег, чтобы они ушли, но обыскав свою сумочку, денег не нашла, предложила им самим обыскать свою сумочку, чтобы они убедились в том, что денег у неё нет.
         Тут я резко заметил:
         – Ты не любишь детей, не любишь общаться с детьми. Тебя раздражают дети. Даже речи не может быть, чтобы я когда-то занялся любовью с такой женщиной, которая так плохо относится к детям.
         После этих моих слов Оля изменилась, стала разговаривать с этими мальчишками. Но на все мои вопросы, касающиеся её настроения, личной жизни, она отвечала одинаково: «Зачем тебе это знать?». Если ещё тогда, когда мы были с ней наедине, она что-то мне рассказывала, то в присутствии мальчишек рассказывать ничего не хотела.
         Кроме того, она всё время стыдилась моей наготы, всё время уговаривала меня прикрыть наготу. Когда на пляж пришли ещё девочки и женщина, она особенно сильно стала уговаривать меня прикрыться. Она понятия не имела о натуризме, как здоровом образе жизни, считала наготу чем-то постыдным, ужасным. Это был мой антипод, глубоко закомплексованный и закрытый человек, который не только тело своё, но и душу свою не может обнажить перед всем миром.
         В отличие от меня мальчишки были твёрдо убеждены в том, что она очень сильно пьяная. Они утверждали, что от неё очень сильно несёт алкоголем. Она же отрицала это, говорила:
         – Нет, я не пьяная.
         Потом она попросила у мальчишек сигарету и стала курить. Это явно говорило о том, что она является воплощением стадности и бездумного подражания. Это явно говорило то, что мне было бы смертельно кучно с такой женой, как она, и смертельно скучно с детьми, рождёнными такой женщиной, если бы они унаследовали от неё её примативность.
         Поскольку она всё же начинала что-то рассказывать мне о себе, если никого больше не было, я хотел снова уединиться с ней и предлагал уйти. Но, поскольку встать на ноги и подняться в гору без моей помощи она бы не смогла, а на пляже уже было много народу, и на глазах у этих людей подниматься в гору с моей помощью она стыдилась, она, очевидно, и отказалась.
         Мне стало так невыносимо скучно, что я потихоньку ушёл, оставив её на пляже, решив, что при таком большом количестве народа там её, должно быть, никто не обидит, и правильно сделал: мать давно ждала меня, чтобы пойти со мной работать в огород.

8 августа 2013 года.

На главную страницу.