Мне было тогда слабо надеть юбку, было слабо выйти в юбке без трусов на улицу. Мне точно так же слабо было надеть на себя и очки. Я стыдился надеть на себя очки даже при родной матери и был убежден в том, что надеть на себя очки в школе ради того, чтобы списать контрольную работу с доски, немыслимо, невозможно, ужаснее всего на свете. Я внушил себе это и верил в это без всяких причин и без доказательств. Я дрожал от страха перед каждой контрольной, меня лихорадило, я молил бога о том, чтобы был солнечный день, и чтобы я мог списать задание для контрольной работы с доски сузившимися от яркого солнечного света глазами. Я щурился, ломал свои глаза, умолял дать мне списывать задание не с доски, а с тетради, не стыдился подходить к доске и списывать задание, тыкаясь в доску самым носом, но надеть очки – это мне почему-то казалось самым стыдным, самым страшным, самым ужасным, практически никогда невозможным. «Надо надевать очки», - говорила Нина Михайловна Горлова, и я бледнел, приходил в ужас. Помню, как я разрыдался, когда она не дала мне своей тетрадки на контрольной работе, сказав: «Нужно надевать очки». Я всхлипывал, ревел во всю силу на весь класс и не стыдился своих слез, рыдал в коридоре, но стыднее всего мне казалось надеть на себя очки. «Этого я никогда не смогу», - вот во что я верил без всякой причины .
А когда близорукость стала прогрессировать, и мне стали говорить, что я совсем потеряю зрение, если не буду надевать очки, у меня началась сильнейшая депрессия, тоска. Мне сказали, что полная слепота наступает при близорукости «минус двадцать», а у меня сначала была близорукость «минус один», потом «минус два», потом «минус три», и я считал, во сколько лет я потеряю зрение, если близорукость будет развиваться теми же темпами. Я измерял линейкой расстояние, на котором я мог читать книгу, и гадал, при какой близорукости и во сколько лет я не смогу видеть даже буквы в книге, если буду читать самым носом. Я смирялся даже с полной потерей зрения, с тоской представлял себе, как я буду жить совсем слепой, но не сомневался в том, что не смогу никогда найти в себе смелость надеть очки и показаться в очках людям на глаза.
Это было ли не безумие? Но я скрывал свои тайны, и, может быть, добрым людям думалось, что я просто капризный своевольный ребенок, что я не верю в то, что смогу потерять зрение, если буду ходить без очков, что я просто не желаю надевать очки. Но в том то всё и дело, что я верил в то, что могу лишиться зрения, испытывал мучительную тоску, живо представляя себе, как я лишен зрения в тридцать лет, испытывал леденящий душу страх, ужас, отчаяние, сердце моё разрывалось от боли, но я был убежден в том, что никогда не осмелюсь показаться людям на глаза в очках.
Разве не сумасшедший я был тогда, когда страшился надеть очки без всякой разумной причины, не мог их надеть, внушив себе, что это невозможно? Несомненно, я был сумасшедшим все эти четырнадцать лет, с 1977 по 1991 годы.
Я отказался от мысли закончить музыкальное училище по классу фортепиано и поступать в музыкальную консерваторию учиться на композитора потому, что не видел ноты уже на расстоянии 25 сантиметров от носа, а низко наклоняться над нотами и горбатить спину не разрешали преподаватели, говоря мне: «Нужно надевать очки». Помню, как меня лихорадило на выпускном экзамене в музыкальной школе, где нужно было исполнить с листа по нотам незнакомую пьесу. Я наклонился к нотам самым носом, весь сгорая от стыда, отчаяния и ожидания страшного для меня вопроса, на который я сам не знал никакого ответа: «Почему ты не наденешь очки, если плохо видишь?» Меня ужасало то, что я не знаю ответа на этот вопрос, но чем сильнее я страдал – тем беспросветнее и сильнее верил в то, что не могу надеть очки. Когда я узнал то, что в музыкальном училище даже на вступительных экзаменах требуется сыграть по нотам незнакомую пьесу, я понял, что надо забыть о музыке, так как сутулиться за пианино, нагибаясь к нотам самым носом, могут не разрешить и сказать: «Надень очки».
Но вот я поступил в Московский Институт Электронной Техники (Зеленоград Московской области), но на лекциях ничего не видел с доски. Я смог выучить химию, вернее, имел большой багаж знаний по химии со школы, но на контрольных работах по химии, задания для которых преподаватель писал на доске, я сдавал пустой листок бумаги, не решив ни единой задачи, потому что не видел ничего с доски, а сознаться преподавателю в этом не смел, боясь того, что он спросит меня: «Почему ты не наденешь очки»? Так я получил колоссальное количество «двоек», вернее, «единиц», по химии, получил задолженность по химии как первом, так и в втором семестрах, и был отчислен по неуспеваемости из института в 1986 году.
Я был действительно сумасшедшим, и поэтому, когда на призывной комиссии я просил психиатра освободить меня от армии, так как я буду тосковать по дому, и так как я не могу жить без девочек, а с ребятами никогда не дружил, и когда мне на таких незначительных основаниях поставили диагноз «шизофрения», я сейчас прекрасно понимаю то, что они не ошиблись. Я без всякой причины верил в то, что никогда не смогу надеть очки и показаться в очках людям на глаза, даже если это закрывает мне дорогу во все институты, даже если это приведет к полной потере зрения в недалеком будущем.
Сумасшедший – тот, кто верит во что-то без доказательств. И Владимир Ильич Ленин абсолютно не прав, когда в книге «Материализм и эмпириокритицизм» называет «сумасшедшим фортепиано, вообразившим, что оно одно существует на всем свете» самого умного солипсиста, который не верит без доказательств в то, что кроме него во Вселенной существует хотя бы ещё кто-то другой, способный, как и он, видеть, слышать, ощущать что-либо, мыслить, осознавать своё «я», испытывать эмоции. Тот , кто думает так: «Может быть, все люди, которые меня окружают, просто снятся мне, существуют только в моём воображении, и поэтому, может быть, они и не могут ни видеть, ни слышать, ни испытывать эмоции, ни желать, ни мыслить, ни ощущать что-либо», - такой человек уж точно никогда не постыдиться надеть очки, но будет рад ходить всегда в очках, чтобы наслаждаться, созерцая природу, созерцая своё красочное и красивое сновидение. Он самый умный и самый нормальный и никакой не сумасшедший, потому что он ничему не верит без доказательств: ведь он только о себе одном знает то, что может видеть и слышать. О том же, может ли кто-то ещё кроме него во Вселенной что-то видеть и слышать, он не знает, может верить в это или не верить.
1995 год. Фомин Владимир Леонидович.
Вера в религиозные чудеса — прямой путь к сумасшествию. О том, как я сошёл с ума в 1990 году.Гипотеза о том, что все люди были солипсистами кроме меня, но скрывали свой солипсизм, опять вырисовывается тут во всей своей отчетливости. Именно в этом предполагается причина того, почему они не стеснялись носить очки, а я стеснялся.
Конечно же, я чувствовал себя уродом, когда носил эти уродующие меня в глазах противоположного штаны, явственно представляя себе, насколько более сексуально и привлекательно я выглядел бы в глазах противоположного пола, если бы ходил голым или, по крайней мере, в короткой расклешенной юбке без трусов или в коротеньком расклешенном сарафанчике, надетом на голое тело. Добавить к этой уродующей меня одежде ещё и уродующие меня очки было выше моих сил. Очки стало возможным носить только после того, как я отказался от ношения штанов.
2015 год, январь.
На главную страницу.